Что следует понимать под субъективным методом в психологии? Для ответа на вопрос обратимся прежде всего к первоисточнику — к тем психологам, которые считали, что субъективный метод — единственно возможный в психологии, и все усилия направляли к разработке этого метода. К ним относится большинство столпов буржуазной идеалистической психологии. Возьмем для примера двух главных представителей официально утвержденной психологии в дореволюционной России: профессора Московского университета Г.И.Челпанова и профессора Петербургского университета А.И.Введенского.
В учебнике психологии, по которому учились гимназисты того времени, Челпа-нов писал так: "Психические явления могут быть познаваемы только при помощи самонаблюдения. Познание при помощи самонаблюдения в психологии принято называть субъективным методом в отличие от объективного метода естествознания" (1905. С. 7).
Аналогичное, только в более резкой форме, писал и Введенский: "Душевные явления сознаются или воспринимаются только тем лицом, которое их переживает" (1914. С. 15). "Чужой душевной жизни мы не можем воспринимать; сама она навсегда остается вне пределов возможного опыта" (Там же. С. 74). Наблюдение душевных явлений в самом себе "называется самонаблюдением, или внутреним наблюдением, или интроспекцией, систематическое же употребление самонаблюдения для научных целей называется субъективным, или интроспективным, методом" (Там же. С. 13).
Итак, психические явления могут познаваться только в себе самом; познание их осуществляется при помощи интроспекции (внутреннее зрение) или самонаблюдения; систематическое употребление интроспекции для научных целей и есть субъективный метод; метод этот, как явствует из вышесказанного, — единственно возможный в психологии.
Как же быть с познанием чужой психической жизни? В этом вопросе Введенский, надо отдать ему справедливость, занимал наиболее последовательную позицию — позицию крайнего агностицизма, своего рода "психологического солипсизма". "Я вправе, — писал он, — смело утверждать, без всякого опасения противоречить каким-либо заведомо существующим фактам, что, кроме самого меня, ровно никто не одушевлен во всей вселенной" (Там же. С. 72). И дальше: "Мне нельзя узнать, где есть одушевленность помимо меня и где ее нет, так что без всякого противоречия с наблюдаемыми мною фактами я могу всюду, где захочу, либо допускать, либо отрицать ее" (Там же. С. 73). Таким образом, профессор университета, облеченный обязанностью читать курс психологии, считал себя вправе допускать психическую жизнь у шкафа и отрицать ее у самого близкого ему человека. Естественно, что никакого интереса не может представить содержание курса психологии, читавшегося с таких позиций.
Более обтекаемую и по видимости наукообразную позицию занимал Челпанов.
<...> "Нельзя сказать,— писал Челпанов,— что в психологии применяется объективный метод, потому что весь объективно добытый материал становится доступным для психолога только благодаря тому, что он переводит его на язык самонаблюдения. Если он так или иначе истолковывает психическую жизнь ребенка, если он так или иначе понимает психическую жизнь душевнобольного и т. п., то это только потому, что он раньше имел случай пережить аналогичные состояния" (1905. С. II).
Самый знаменитый из американский интроспекционистов, Б.Э.Титченер, не смущаясь, продолжал такое же рассуждение и по отношению к изучению психологии животных. Психолог, писал он, "старается, насколько это только возможно, поставить себя на место животного, найти условия, при которых его собственные выразительные движения были бы в общем того же рода; и затем он старается воссоздать сознание животного по свойствам своего человеческого сознания" (1914. Т. 1. С. 26).
Как видно, сущность субъективного метода заключается в том, что психолог истолковывает психическую жизнь других взрослых людей, детей, душевнобольных и даже животных с точки зрения тех сведений, которые он получил при помощи самонаблюдения. Репертуар тех психических процессов, которые могут быть таким путем найдены, естественно, ограничивается и должен по существу метода ограничиваться тем, что пришлось пережить самому психологу. Представления, чувства, мысли другого человека, ребенка и даже животного — это все те же представления, чувства и мысли ученого-психолога, ибо никаких других он не знает и не имеет права знать.
Следовательно, действительное познание чужих чувств или мыслей (таковое познание предполагается невозможным!) заменяется тем, что психолог приписывает другим людям (или даже животным) те чувства и мысли, которые он считает, исходя из собственного опыта, наиболее разумным приписать им в данном случае.<...>
Научная несостоятельность субъективного метода в его развернутом виде слишком очевидна. Однако не следует забывать, что явно нелепое требование приписывать детям, душевнобольным и животным психические процессы из запаса собственного интроспективного опыта есть прямое и необходимое следствие исходной посылки: самонаблюдение есть единственный адекватный метод познания психики. Если принять эту посылку, то следует или отказаться от изучения, например, психики ребенка, или принять метод "истолкования через самонаблюдение".
Все изложенное учение о субъективном методе в психологии покоится на вере в то, что у человека имеется специальное орудие для непосредственного познания своей психики (внутреннее восприятие, или интроспекция) и что другое — опосредствованное — познание психического невозможно, а следовательно, невозможно и объективное, общезначимое познание чужой душевной жизни, и поэтому оно должно заменяться чисто субъективным переводом на язык самонаблюдения. Нетрудно понять, что здесь мы имеем дело с неприкрытым субъективным идеализмом, что основной тезис интроспективной психологии — "психология есть наука о непосредственном опыте" (В.Вундт, Т.Липпс и другие, вплоть до большинства современных англо-американских психологов-идеалистов) — имеет вызывающе идеалистический характер.
Для марксизма ощущение есть образ, отражение объективного мира, В ощущении и восприятии мы непосредственно воспринимаем объективную реальность. Самих же ощущений и восприятий мы непосредственно не воспринимаем; о них мы узнаем опосредствованно. То же относится и к таким внутренним процессам, как представление, воспоминание, мышление и т.д. И в них мы имеем образы объективного мира. Я непосредственно знаю содержание своих мыслей, представлений и т.п., но не сами процессы мышления, представления, воспоминания. Я непосредственно знаю, о чем я думаю, это дано мне в субъективном образе (термин "образ" я употребляю в широком философском смысле, а не в более узком смысле представления, наглядного образа), но я непосредственно не воспринимаю процесса своего мышления. Когда человек говорит: "я вспомнил", "я подумал" и т.п., то это не значит, что он "видит" внутренним взором процессы воспоминания или думания, что он их каким-то способом внутренне воспринимает.
Глубоко прав был Сеченов, заявивший в полемике с К.Д.Кавелиным, что "особого психического зрения, как специального орудия для исследования психических процессов, в противоположность материальным, нет" (1947, С. 197), что это орудие есть "фикция" (Там лее. С. 211), И в другом месте: "... у человека нет никаких
специальных умственных орудии для познавания психических фактов, вроде внутреннего чувства или психического зрения, которое, сливаясь с познаваемым, познавало бы продукты сознания непосредственно, по существу" (Там же. С. 222),
Объективный метод в психологии предполагает безоговорочный отказ от всяких пережитков веры в то, что научное исследование должно основываться на так называемой интроспекции, понимаемой как орудие непосредственного познания психических процессов.
Опыт говорит: показания самонаблюдения типа обычных отчетов людей о том, что и почему они делали и о чем они думали, никогда не выходят за пределы обычных житейских понятий — вспомнил, подумал, понял, решил, обратил внимание и т.п. Самонаблюдение, понимаемое как внутреннее восприятие, интроспекция, не дает никаких возможностей для анализа того, что значит вспомнил, подумал, понял, решил.
Процессы, сложнейшие по объективной природе, по образующей их системе связей, для самонаблюдения выступают обычно как абсолютно простые. Мы в учебниках психологии характеризуем восприятие как "очень сложный процесс, в основе которого лежит выделение некоторой группы ощущений, объединение их в целостный образ, определенное понимание или осмысливание этого образа и узнавание соответствующего предмета или явления" (Теплое Б.М, 1950. С. 55).
Однако для самонаблюдения восприятие в нормальных условиях — процесс абсолютно простой, в котором нельзя усмотреть всех вышеописанных составных частей. Восприятие становится "сложным процессом" лишь в особо затрудненных условиях или при нарушениях мозговой деятельности.
Люди осуществляют самонаблюдение в течение десятков тысяч лет, и пределы тех единиц, на которые самонаблюдение может разложить психическую деятельность, давно уже обнаружились. От того, что человека посадят в лабораторию, дадут ему инструкцию и будут записывать его показания, острота и глубина его внутреннего зрения не изменятся. Психолог, ставящий интроспективный эксперимент с целью узнать механизм процесса мышления или запоминания, подобен физику, который посадил бы человека в специальную комнату и дал ему инструкцию с величайшим вниманием рассмотреть атомное строение тела. Никакой планомерный подбор тел, подлежащих рассмотрению, никакая тренировка наблюдателей не сделают этого действия менее нелепым. Простым глазом нельзя увидеть атомное строение тела. Простым внутренним глазом нельзя увидеть механизм психических процессов. Всякие попытки в этом направлении — потеря времени. К познанию самих психических процессов можно подойти только опосредствованно, путем объективного исследования.
Всякая наука есть опосредствованное познание. Забвение этого ведет к настойчивому стремлению непосредственно увидеть психический процесс, ведет к неверию в силу объективного метода, который через наблюдение объективных условий возникновения психического процесса и объективных его проявлений, результатов дает подлинно научное познание самого процесса.
Объективный метод в психологии есть метод опосредствованного познания психики, сознания. Он исключает всякого рода психологический агностицизм. Для объективного метода чужая психическая жизнь не менее доступна научному изучению, чем своя собственная, так как фундаментом этого метода не является интроспекция.
Положение об объективной познаваемости психики есть важнейшая методологическая предпосылка материалистической психологии. Возможность такого познания вытекает из раскрытого выше понимания предмета психологии: субъективное является предметом научной психологии не само по себе, а лишь в единстве с объективным.
Психическая деятельность всегда получает свое объективное выражение в тех или других действиях, речевых реакциях, в изменении работы внутренних органов и т. д. Это — неотъемлемое свойство психики, забвение которого неизбежно ведет к подмене "психических реальностей" "психическими фикциями" (Сеченов).
В связи с этим следует напомнить, что для Сеченова, первым выдвинувшего идею рефлекторной природы психики, не существовало рефлексов в буквальном смысле слова "без конца". "Во всех случаях, — писал он, — где сознательные психические акты остаются без всякого внешнего выражения, явления эти сохраняют тем не менее природу рефлексов"; и в этих случаях "конец рефлекса есть акт, вполне эквивалентный возбуждению мышечного аппарата, т.е. двигательного нерва и его мышцы" (1947. С. 152).
Наиболее важным для психологии является выражение психических процессов во внешней деятельности человека, в его поступках, словах, в его поведении. Сеченов писал: "Психическая деятельность человека выражается, как известно, внешними признаками, и обыкновенно все люди, и простые, и ученые, и натуралисты, и люди, занимающиеся духом, судят о первой по последним, т. е. по внешним, признакам" (Там же. С. 70). И далее: "О характере человека судят все без исключения по внешней деятельности последнего" (Там же. С. 114).
Учитель и друг Сеченова, великий русский материалист Чернышевский неоднократно указывал на то, что познание человека и его психической деятельности достигается главным образом через изучение его действий, поступков. В одной из последних работ он писал: "Достоверные сведения об уме и характере человека мы до сих пор не можем приобретать никакими рассуждениями по каким-нибудь общим основаниям. Они приобретаются только изучением поступков человека" (1951. Т. X. С. 820—821). <...>
Порочность субъективного метода в психологии проявляется вовсе не в том, что он придает значение изучению высказываний человека, а в том, что он придает решающее значение высказываниям человека о себе, о своих переживаниях.
Нередко думают» что словесные высказывания испытуемого в обычных экспериментах по изучению ощущений и восприятий есть показания самонаблюдения. Это ошибка. Показания о том, что испытуемый видит, слышит, вообще ощущает или воспринимает, — это показания о предметах и явлениях объективного мира. Только субъективный идеалист может настаивать на том, что такие показания надо относить к числу показаний самонаблюдения.
Никакой здравомыслящий человек не скажет, что военный наблюдатель, дающий такие, например, сведения: "Около опушки леса появился неприятельский танк", — занимается интроспекцией и дает показания самонаблюдения. Но какое же основание говорить о показаниях самонаблюдения или об использовании интроспекции в обычных экспериментах по изучению ощущений или восприятий, когда испытуемые отвечают на такие, например, вопросы: какой из двух квадратов светлее? Какой из двух звуков выше (или громче)? Есть ли в темном поле зрения светлый круг? Сколько вы видите светящихся точек? и т.п. Совершенно очевидно, что здесь испытуемый занимается не интроспекцией, а экстроспекцией, не внутренним восприятием, а самым обычным внешним восприятием. Совершенно очевидно, что он дает здесь не показания самонаблюдения, а показания о предметах и явлениях внешнего мира. Нельзя, следовательно, говорить о показаниях испытуемых в нормальных экспериментах по изучению ощущений и восприятий как о показаниях самонаблюдения. Иначе пришлось бы признать, что все естествознание строится на показаниях самонаблюдения, так как нельзя себе представить научное наблюдение или эксперимент, которые могли бы обойтись без суждений восприятия.
Но ведь дело, в сущности, не меняется, если военный наблюдатель или разведчик дает показания по памяти, т.е. показания о том, что он видел несколько часов назад. И эти показания никто не назовет показаниями самонаблюдения; это высказывания о предметах внешнего мира, а вовсе не о самом себе, хотя по таким высказываниям и можно определенным путем вынести суждения о памяти человека, дающего показания. Следовательно, и о показаниях испытуемых во многих экспериментах, посвященных изучению памяти, нельзя сказать, что они являются показаниями самонаблюдения.
Итак, далеко не все словесные показания испытуемых, получаемые в психологических экспериментах, можно назвать показаниями самонаблюдения. Показаниями самонаблюдения следует называть лишь высказывания испытуемых о себе, о своих действиях и переживаниях.
Вообще же нужно решительно отвести ложную и вредную мысль о том, что использование в психологическом исследовании, и в частности в психологическом эксперименте, словесных реакций или словесного отчета испытуемых есть признак субъективности метода, свидетельство отхода от строго объективного метода исследования. <...> Объективность или субъективность метода менее всего определяется тем, какие реакции — речевые, двигательные, вегетативные — изучаются,
Важнейшее условие объективности метода — возможно более строгий и полный учет воздействий на испытуемого и его реакций. Это относится и к речевым воздействиям на испытуемого, и к его речевым реакциям. Не отказ от них, а стремление к строгому их учету — вот что следует из требования объективности метода.
Решительно отвергая интроспекцию как особое внутреннее восприятие, являющееся орудием непосредственного познания психических процессов, объективный метод в психологии, конечно, не отрицает у человека способности давать словесный отчет самому себе или другим людям (в том числе и психологу-исследователю) о своих действиях и переживаниях (о содержании своих переживаний). В этом смысле можно говорить о наличии у человека способности к самонаблюдению, резко противопоставляя, однако, термины самонаблюдение и интроспекция. Самонаблюдение в единственно приемлемом значении этого слова не есть "внутреннее наблюдение", не есть результат непосредственного восприятия своих психических процессов или психических особенностей своей личности.
Существует очень распространенный предрассудок: всякое знание о себе — о своей психической деятельности, о своих психических особенностях — человек якобы получает путем интроспекции, т.е. путем некоего непосредственного, недоступного другим людям познания. Этот взгляд ложный. Наиболее важные знания о себе человек получает опосредствованно, т.е. теми же принципиально способами, которые доступны и другим людям.
Путем интроспекции нельзя установить запасы своей памяти, нельзя узнать, что я помню и знаю. Надо решительно отказаться от взгляда на память как на кладовую, в которой хранится все, что за- помнилось, и которую можно обозреть внутренним взором, т.е. с помощью интроспекции. Запоминание есть образование сложной системы связей, а воспроизведение — оживление этих связей, причем строго детерминированное, вызванное определенным стимулом.
Чтобы узнать, запомнил ли человек данное содержание или нет, надо испытать, воспроизводится ли это содержание при тех стимулах, при тех воздействиях, которые — насколько можно предполагать — связаны у данного человека с интересующим нас содержанием. (Такого рода воздействиями и являются различные вопросы, задания и т.п.) И чем разнообразнее будут эти воздействия, тем достовернее будет результат. Совершенно так же поступает и сам человек, желая узнать, запомнил ли он данное содержание. Он должен спросить себя о чем-то, к этому содержанию относящемся, должен дать себе некоторое задание и по результатам этого испытания судить о том, запомнил ли он. Неважно, конечно, что он это делает не вслух. Средства, которыми я располагаю, чтобы узнать, что я помню, принципиально говоря, те же самые, которыми располагают другие люди, определяющие запасы моей памяти. Я узнаю об этом не непосредственно, не путем интроспекции, а опосредствованно, ибо иным путем что-то узнать нельзя.
Задача психологов — превратить стихийно применяющийся каждым человеком опосредствованный путь в научно отточенный метод. А для этого надо прежде всего отказаться от мешающей и уводящей в сторону мысли о том, что здесь может оказать какую-то помощь интроспекция.
Итак, интроспекция не является средством определения собственных знаний. Совсем очевидно, что она не является средством определять собственные умения и навыки. Единственный путь для этого — попробовать сделать, т. е. путь опосредствованный, объективный. Внутреннее восприятие тут ничем не поможет. Если человек иногда (но далеко не всегда!) лучше, чем другие, знает, что он умеет, то только потому, что он чаще имел случай испробовать себя, а не потому, что у него имеется какое-то особое орудие для познания собственных умений.
Нетрудно убедиться также и в том, что не интроспекцией человек познает особенности своей личности: темперамент, характер, способности, интересы. Обо всем этом человек может судить очень опосредствованно, принципиально говоря, теми же способами, какими судят о нем другие люди, — в первую очередь по тому, как он ведет себя в тех или других ситуациях, как он поступает, что он делает. А наблюдать дела людей гораздо легче, чем собственные. Поэтому жизненный опыт доказывает, что наиболее адекватную характеристику человека могут в огромном большинстве случаев дать другие люди, а не он сам. Глубокий смысл имеет в этой связи одно замечание К.Маркса: "В некоторых отношениях человек напоминает товар. Так как он родится без зеркала в руках и не фихтеанским философом: "Я есмь я", то человек сначала смотрится, как в зеркало, в другого человека" (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 62).
Человек сначала научается судить о других людях, а потом уже о себе. Человек судит о себе в основном теми же способами, которые он выработал, учась судить о других людях. Человек не имеет особого орудия для восприятия себя как личности. Он "родится без зеркала в руках".
Представляется поэтому странным, с точки зрения научной методики, когда психологи, желая, например, узнать интересы школьников, спрашивают самих школьников о том, каковы их интересы. (Это спрашивание имеет разные формы, например, форму сочинений на темы "Чем я интересуюсь?" или "Мои интересы".) Конечно, и врачи для установления диагноза задают больным разного рода вопросы, но они никогда не задают вопроса: "Какая у вас болезнь?". Никому не приходит в голову, что установление диагноза болезни есть дело самого больного. Почему же может приходить мысль, что установление круга интересов школьника есть дело самого школьника? Очевидно, потому, что сохраняется еще убеждение в том, что человек имеет некоторое недоступное другим людям орудие для непосредственного усмотрения своих интересов. Если бы все психологи были твердо убеждены, что установление круга интересов может быть произведено лишь опосредствованным путем, то едва ли они стали бы возлагать эту задачу на самих школьников. Тогда сочинения и опросы, подобные вышеуказанным, применялись бы не для того, чтобы узнать, каковы интересы школьников, а для того, чтобы установить, как высказываются школьники о своих интересах, насколько адекватно они осознают их.
В последние годы в советской психологии господствовал взгляд, согласно которому самонаблюдение является хотя и не единственным и даже не основным, но все же одним из необходимых и важных методов психологии. Так именно освещается вопрос в книге С.Л.Рубинштейна "Основы общей психологии" (1946), в первых четырех изданиях моего учебника психологии для средней школы, в учебном пособии для педагогических вузов под редакцией К.Н.Корнилова, А.А.Смирнова и Б.М.Тел-лова (1948), в двух учебниках К.Н.Корнилова, выпущенных в 1946 г. Такую яози-цию защищали в последнее время Самарин и Левентуев в "Учительской газете" (от 26 мая и 9 июня 1951 г.).
Этот взгляд нельзя считать правильным. Самонаблюдение не может рассматриваться как один из методов научной психологии, хотя данные самонаблюдения (в указанном значении этого термина) и являются важным объектом изучения в психологии (как и в ряде других наук).
Прежде всего надо обратить внимание на одну терминологическую несообразность. При описании методов психологии каждый из методов называется, исходя из того, что делает исследователь: метод эксперимента, наблюдения, метод анализа продуктов деятельности и т. д. Если исследователь ведет наблюдение за игрой дошкольников "в магазин", то мы называем это методом наблюдения, а не методом "игры в магазин". Если исследователь изучает в психологических целях детские рисунки, то мы говорим о методе анализа продуктов деятельности, а не о методе рисования. Но если исследователь собирает и анализирует показания самонаблюдения испытуемых, то мы почему-то говорим о "методе самонаблюдения", хотя методом работы исследователя являет-ся здесь вовсе не самонаблюдение. Не отражает ли эта терминологическая несообразность и некоторую более глубокую ошибку? Не означает ли это иногда, что, обращаясь к самонаблюдению испытуемых, экспериментатор, в сущности, перекладывает на них свою задачу? Они, испытуемые, как бы командируются "на место происшествия", недоступное для самого исследователя, с тем чтобы произвести там научные наблюдения, а на долю экспериментатора остается лишь систематизация и обработка результатов этих наблюдений.
Если сводить психическое к субъективному и полагать, что субъективное доступно только самонаблюдению лица, его переживающего, то такое понимание становится неизбежным. Тогда действительно в психологическом эксперименте задача научного наблюдения должна перепоручаться испытуемым, и тогда действительно не только можно, но и должно говорить о "методе самонаблюдения". Но если отказаться от сведения психики к субъективному, если отвергнуть тезис об объективной непознаваемости психики, то не остается оснований для того, чтобы испытуемые из лиц изучаемых превращались в лиц, изучающих собственную психику. Тогда становится бессмысленным называть метод, включающий в себя использование показаний самонаблюдения испытуемых, методом самонаблюдения. Во многих науках — в медицине, истории литературы, истории искусства — используются показания людей о самих себе, о своих переживаниях, о своей работе, т.е. то, что называется показаниями самонаблюдения. Но никто еще, кажется, не говорил, что медицина или история литературы работают методом самонаблюдения.
Превращение самонаблюдения в особый метод исследования, специфический для психологии и только для нее, есть самое яркое проявление субъективного метода в психологии .<...>
Отказываясь считать самонаблюдение одним из методов научной психологии, мы должны самым решительным образом противопоставить нашу позицию позиции американского бихевиоризма.
Бихевиоризм отказывается от метода самонаблюдения. Но он отказывается от него для того, чтобы отказаться от изучения психики, сознания человека. Формальный сочинитель бихевиоризма Дж.Уотсон писал: "Если бихевиоризму предстоит будущность..., то он должен полностью порвать с понятием сознания". "Те исследователи, которые не в состоянии отказаться от "сознания", со всеми его осложнениями, должны искать лучшего применения своим силам в какой-нибудь иной области".
Бихевиоризм исходит все из того же идеалистического по своей сущности положения, которое лежит в основе интроспективной психологии: психика, сознание доступны только интроспективному познанию, они не могут быть изучены объективным методом. (На это обстоятельство справедливо указал в свое время С.Л.Рубинштейн.)
"Состояния сознания, — пишет Уотсон, — подобно так называемым явлениям спиритизма, не носят объективно доказуемого характера, а потому никогда не смогут стать предметом истинно научного исследования". "С точки зрения бихевиоризма, не существует никаких доказательств "психических существований" или "психических процессов" какого бы то ни было рода".
Сначала бихевиористы выступали под флагом механистического материализма, Но в основе их построения лежал, как мы видим, идеалистический тезис. Поэтому-то так просто и быстро грубый механицизм первых бихевиористов превратился в столь же грубый идеализм их продолжателей. <...>
Советская материалистическая психология прямо противоположна американскому бихевиоризму. Основная задача нашей психологии — материалистически объяснить психику, сознание человека. Бихевиоризм отказался от метода самонаблюдения для того, чтобы отказаться от сознания. Марксистская психология должна отказаться от самонаблюдения как метода научного исследования потому, что сознание человека может и должно быть изучено последовательно объективными методами.
